105

рым звучанием (или, в лучшем случае, некоторым представлением о звучании). В принципе, второе определение формы знака могло бы остаться в силе, если только интерпретировать понятие "пред­ставление о звучании" как целостную (а не только чисто сенсорно-психическую) информацию о том, как можно в процессе коммуника­ции выстроить физические (как правило, акустико-артикуляционные) сигналы, чтобы возбудить в слушающем (вос­принимающем) аналогичную интенции говорящего информацию.

Представление плана выражения языкового знака в виде сен­сорно-психической сущности (акустического образа), во-первых, значительно сужает понимание выразительных средств до звуко­вых средств (хотя, несомненно, теория знака принципиально при­менима и к графической речи, и к языку глухонемых и слепоглухо­немых, и к другим семиотическим вербальным системам). Во-вторых, он противоречит самой методологической позиции де Сос-сюра, стоявшего на позициях категоризирующей теории и пони­мавшего языковые единицы (в т.ч. и фонематические) как систем­ные функции, а не отражательно-физиологически, как это принято в позитивизме. Поэтому акустический образ именно в силу своего речевого (фонетического) характера не может быть признан уни­версальной выразительной частью двустороннего вербального зна­ка. Мы склонны полагать, что акустический образ, т.е. фонетиче­ская цепочка может быть признана частью только речевого знака. В-третьих, и это касается прежде всего языковых знаков, такой подход сильно сужает само понимание языкового (вербального) выражения. К языковым средствам выражения (средствам вер­бальной кодировки смысла) относятся не только, и не столько фо-нематические единицы, сколько весь комплекс средств языковой деятельности, как то: стилистическая, синтаксическая, синтагмати­ческая сочетаемость знака с другими знаками, морфологическая, словообразовательная, фонетическая, графическая и другая соче­таемость структурных элементов формы знака и сами эти элемен-

106

ты (аналитические и синтетические морфемы, фонемы, графемы и пр.). Как бы не понимали план выражения знака, в любом случае, неверно представлять его как означающее, ибо, с точки зрения би-латерализма, таковым является весь знак, а не какая-либо из его частей.

В унилатералистских теориях, правда, пытаются представить знак в виде одного означающего, выводя смысл за пределы знака. С одной стороны в такой трактовке нам импонирует безоговорочное признание невербальных смыслов, так как, если знак не содержит в себе смысла, а язык - система знаков, этот смысл - невербален. Однако это сразу же ведет к:

а)  признанию языка совершенно независимым от когнитивных
смыслов и когитативно-познавательной деятельности феноменом,
существующем в себе и для себя (а не для выражения смысла и
установления межличностных смысловых связей) и

б)  отрицанию   наличия  языковой   картины   мира,   отличной  от
когнитивной картины мира, что ведет к признанию чисто регистри­
рующей, пассивно фиксирующей функции языковой деятельности.

Если стоять на унилатералистских позициях и не различать когнитивно-языковой (инвариантной) и когитативной (фактуальной, воплощающейся в речевых знаках) информации, то как можно объ­яснить факт постоянного несоответствия интенции говорящего и со­держания сообщения у слушающего ("Вы меня не так поняли..."), ин­тенции говорящего и содержания его же речи для него самого ("Я не то хотел сказать... "), но одновременное понимание самых завуали­рованных речевых высказываний, основанное на общности опыта предметно-мыслительной деятельности, как объяснить непонимание исторических текстов даже недалекого прошлого, взаимное непони­мание людей разных культурных слоев и типов цивилизации, непере­водимость формы речи, но возможность понять ее смысл и содержа­ние, несоответствие смысла адекватного по языковой форме сооб­щения у взрослого и ребенка и т.д.

107

Разделяя с Соссюром идею произвольности знака, мы, тем не менее, склонны трактовать эту идею чисто методологически. Связь плана содержания знака с его планом выражения действительно не является естественно необходимой. Она не телеологична. То или иное когнитивное значение действительно не должно в силу неко­торой целеполагающей установки быть выражено именно такими языковыми формальными средствами. Более того, и об этом писал еще до выхода книг Соссюра Н.Крушевский, для того, чтобы слово выражало некоторую идею, нет никакой необходимости, чтобы ка­кие-то части его плана выражения были естественным образом связаны с самим объектом мысли (Крушевский,1894). Достаточно того, что оно используется для обозначения этого объекта. Но ведь все эти рассуждения об арбитрарности знака касаются не отноше­ния составных знака друг к другу, а собственно экстралингвального отношения знака к миру наших органов чувств, т.е. к предметам нашего сенсорного опыта, познавая которые, мы образуем смыслы, и к коммуникативным сигналам, порождаемым все теми же органа­ми предметной деятельности. Но это совершенно не относится к соотношению значения и выражения в знаке. Здесь отношения да­леко не столь произвольны. Попытайтесь выразить идею некоторо­го действия в славянских языках не в грамматической форме гла­гола, а, скажем через предлог или существительное (имена, вроде русс."хождение", чеш."palba" или поль."gwizd" являются отглаголь­ными, что говорит уже само за себя; имена же, вроде русс."дождь", укр."завiрюха" или поль."wiatr" только содержат элементы процес­суальной семантики, но не выражают значения действия), попытай­тесь выразить убежденность в некотором мнении, не используя со­ответствующих синтаксических и просодических средств, попытай­тесь дать определение некоторого понятия без использования со­ставного именного сказуемого, попытайтесь выразить идею пред­стоящего характера некоторого действия, не обращаясь к грамма­тическим средствам выражения будущего времени. С другой сто-

108

роны, попытайтесь совершенно абстрагироваться от словообразо­вательных связей между словами, от того, что та или иная флексия в силу исторического развития связана с выражением определен­ного типа грамматических отношений, а эти последние неминуемо влекут за собой определенные когитативные смыслы. Наконец, можно было бы вспомнить и о многочисленных работах в области фоносемантики и истории языка, которые, как нам кажется, дока­зывают то, что прежние состояния человеческих языков знали го­раздо большую каузальную связь между лексической, грамматиче­ской и словообразовательной семантикой и фонематикой слова. Наконец, достаточно хоть немного позаниматься архитектоникой поэтических текстов, чтобы убедиться, что в эстетической сфере языковой деятельности эта связь в некоторой степени сохранена и поныне.

Недоразумения в этом вопросе возникли именно от непонима­ния сущности двустороннего характера знака (1) и сущности самого процесса означивания (2).

Смысл двусторонности знака состоит не в том, что знак струк­турно и онтически двусторонен, потому что состоит из плана со­держания м плана выражения, т.е. является гетерогенным образо­ванием, своеобразным гибридом двух принципиально отличных сущностей. Это расхожее заблуждение. Обе стороны знака одно­родны в онтическом отношении - это информация. Соссюр был аб­солютно прав, когда говорил о том, что языковой знак психичен как со стороны смысла, так и со стороны выражения. Смысл двусто­ронности состоит как раз в обратном: знак состоит из плана содер­жания и плана выражения, потому что он двусторонен. А двусторо­нен он потому, что является семиотической функцией, соотноше­нием предметно-мыслительной и предметно-коммуникативной дея­тельности. Одним источником происхождения знака является по­знавательная деятельность общественного индивида, а вторым -его сигнальное общение с другими членами этого же социума. По-

109

этому, в любом языковом знаке содержится две информации - ин­формация о картине мира и информация о коммуникативных сред­ствах сигнализации. И связь между этими двумя типами информа­ции настолько сильно детерминирована целым рядом исторически сложившихся факторов (деривационных, морфологических и син­таксических), что назвать ее произвольной затруднительно.

Ведь несомненно, что в каждом слове мы найдем информацию о мире (о наших знаниях о мире) и информацию собственно языко­вую, которая напрямую не относится к передаваемой информации: это стилистическая, синтаксическая, синтагматическая, морфоло­гическая, словопроизводственная и собственно сигнальная (в том числе фонетико-фонематическая и графическая) информация. При­знание же знака односторонней сущностью сводит всю проблему вербализации только к речепроизводству, причем возникающему из ничего и исчезающему в никуда. Это идея чисто референцирую-щая, т.е. восходящая к позитивистскому и рационалистскому отри­цанию системности и инварианта и сведению смысла к хаотическо­му многообразию фактов. Поэтому мы полностью согласны с Н.Арутюновой, что "знак в принципе не может быть односторонним, не перестав быть знаком" (Арутюнова,1968:69). Об этом же читаем у Выготского: "Нет вообще знака без значения, смыслообразование есть главная функция знака" (Выготский,1982,I:162). С точки зрения функциональной методологии, по меньшей мере, странно звучат рассуждения о том, что происходит со знаком после того, как он утрачивает значение: "Знак, утративший значение, - это просто предмет материального мира, использование которого ограничива­ется его собственными материальными свойствами, следовательно значение неотъемлемо от знака (! - О.Л.). Однако, с другой сторо­ны, значение находится вне знака (!? - О.Л.), так как в самом знаке, кроме некоторых материальных свойств, нет ничего" (Шахнаро-вич,Юрьева,1990:15-16). Аналогично трактует знак и Л.Резников. (Резников,1958).   Это   чисто   позитивистская   трактовка   знака.   В

по

функциональной же  методологии  знак рассматривается  исключи­тельно как смысловая функция.

Это касается как языковых знаков, так и речевых. И одни, и другие являются онтологически смысловыми феноменами. Абсо­лютно прав А.Бондарко, когда отмечает, что и в отношении языко­вых, и в отношении речевых знаков следует применять термины семантики: "На наш взгляд, целесообразно ставить вопрос именно о порождении семантики (одного типа) на базе семантики (другого типа), а не о порождении формальных элементов" (Бондар-ко,1978:82). И от одних, и от других следует отличать собственно физические феномены, каковыми являются сигналы. В семиотике делают серьезную ошибку, когда рассматривают вербальные знаки наряду с внешними физическими сигналами, не различая их онто­логической сущности. Принципиальное отличие сигналов от вер­бальных знаков (и от других психических двусторонних знаков) за­ключается в их одностороннем, чисто физическом характере. При этом, уже среди сигналов можно выделять собственно речевые сигналы (физические звуки, зримые начертания, движения рук или губ, неровности на бумаге и прочие осязаемые объекты, специаль­но созданные или преднамеренно используемые в коммуникатив­ных целях по правилам языка). Речевые сигналы связаны с языко­выми знаками через речевые знаки, поскольку являются, собствен­но, сигналами речи, а не языка. Кроме речевых сигналов обычно выделяют еще и другие, прямо не относящиеся к языковой дея­тельности. Это символы-сигналы культуры (произведения искусст­ва, ритуальные предметы и под.), следы и признаки (непроизволь­ные следствия деятельности живых существ или осязаемые ре­зультаты естественных процессов, освоенные человеком в качест­ве сигналов) и симптомы (естественные следствия физических, фи­зиологических, эмоциональных и др. состояний живых существ и состояний в природе, также освоенные в качестве сигналов). Обычно в работах по семиотике ничего не говорится об отношении

Ill

этих сенсорно воспринимаемых, внешних человеческой психике объектов к их функциональному статусу знака. А ведь только тогда эти предметы и явления могут восприниматься в качестве сигналов (сигнал - это их функция, а не онтологическая сущность), когда в сознании общественного индивида присутствует соответствующий смысловой семиотический феномен - знак. И только этот послед­ний, как двусторонняя психическая сущность, может рассматри­ваться в качестве объекта семиотики, как вербальный знак - в ка­честве объекта лингвистики. Таково видение проблемы соотноше­ния вербального знака и сигнала в функциональной методологии. (Подробнее о различных типах семиотических единиц см. Горе­лов, Ен га л ыче в, 1991)

Очень часто речью называют собственно сигналы речи, откуда стремление изучить физические характеристики речи (см., напри­мер, работы Н.Жинкина, а также работы многих позитивистски ори­ентированных фонетистов, особенно Ленинградской школы). Но можно ли назвать речью проистекающие изо рта человека звуки, даже если они организованы сообразно законам языка? Можно ли назвать речью напечатанный или написанный текст? Предположим, что мы не знаем языка, на котором заговорил к нам случайный про­хожий, или не знаем языка, на котором написана найденная нами при археологических раскопках книга. Где гарантии, что те звуки, которые издает незнакомец или те чернильные следы в книге -речь, а не бессмысленный, необработанный поток звуков или на­чертаний? Речью они станут для нас только тогда, когда мы смо­жем наполнить их содержанием, т.е. соотнести их с определенны­ми понятиями и представлениями о мире. Можно, конечно, и проще объяснить нашу позицию. Признав звучащий поток речью, мы тем самым соглашаемся, что в речи единицы одноплановы, т.е. в них есть только план выражения. Нет и не может быть содержания в потоке воздуха. Нет и не может быть его и в разбросанной по бума­ге типографской краске. Содержание появляется у текста или вы-

112

сказывания, синтагмы или словоформы только тогда, когда книгу открывает живой человек, знающий язык, на базе которого и был создан этот текст. Таким образом, речь - это либо процесс говоре­ния (с одновременным осознанием говоримого), либо процесс слу­шания (с одновременным осознанием слышимого). То же касается процессов писания или чтения. Так что, употребляя выражения "речь-говорение", "речь-слушание", "речь-писание" или "речь-чтение", мы имеем в виду нейропсихофизиологические процессы, сопровождающие эти физико-физиологические действия. То есть, в строгом смысле речь идет о "психическом говорении (слушании, писании или чтении)". А.А.Леонтьев и И.Торопцев называли этот процесс внутренним проговариванием, которое нельзя путать ни с внутренней речью, ни со звучащим потоком. Идея внутреннего про-говаривания возникла, впрочем, не в функциональной, а в рацио­нальной методологии, в частности, в интеллектуалистской психоло­гии вюрцбургской школы. Писал об этом (без использования тер­мина) и Лев Выготский: "Новейшие экспериментальные работы по­казали, что активность и форма внутренней речи не стоят в какой-либо непосредственной объективной связи с движениями языка или гортани, совершаемыми испытуемым" (Выготский,1982,II:110). По­этому, и "звук", и "буква" должны восприниматься как единицы фи­зические, прямого отношения ни к языку, ни к речи не имеющие. В речи же можно выделить фоны (представления о звуках, психоло­гические образы отдельных звуковых сигналов, использующихся в языковой деятельности) и графы (представления о буквах, психо­логические образы отдельных графических сигналов, использую­щихся в языковой деятельности). В языковой системе им соответ­ствуют единицы модельного характера (компоненты языковых мо­делей не обладающие знаковой функцией) - фонемы и графемы (подробнее это будет рассмотрено ниже). Но сами по себе фонемы и графемы или фоны и графы - еще не знаки. Одно восприятие сигнальной оболочки еще не гарантирует возникновение в созна-

113

нии некоторого смысла. Мы совершенно согласны с мнением Н.Горелова и В.Енгалычева, что в случае восприятия совершенно незнакомого вербального сигнала мы еще не имеем дела со зна­ком: "Полностью вербальным такой знак считать нельзя. Одна вер­бальная оболочка (форма) еще не делает знак знаком" (Горелов, Енгалычев,1991:53). Весьма показательно, что традиционная лин­гвистика, а также смежные дисциплины (психолингвистика, фило­софия языка, герменевтика) пребывают буквально "в плену" фоне­тики и орфографии. Более того, даже общетеоретические и фило-софско-методологические построения иногда базируют на фонети­ческих и графических феноменах. В частности, Гадамер анализи­рует введенную Августином параллель между христианской идеей Троицы и триединством идеи (Дух), внутреннего (незвучащего) слова (Отец) и внешнего (звучащего) слова (Сын), а также томист­скую параллель: Троица / мысль-слово-вещь (Гадамер,1988:487).

Конечно, такой взгляд на речевую деятельность и речь-результат может показаться слишком радикальным, поскольку он сильно усложняет привычное манипулирование с произносимыми или изображаемыми сигналами как с речевыми (а значит, двусто­ронними) знаковыми единицами или, что также часто встречается, как с языковыми инвариантными знаками. Однако, иной возможно­сти систематически исследовать речь, а через нее - язык, нет. Единственное, что при этом следует иметь в виду, - это то, что пи­саный (печатный) или звучащий текст - не речь, а лишь ее сигналь­ная передача, ее след.

Впрочем, эта мысль покажется не такой уж и парадоксальной, если вспомнить свой жизненный опыт и учесть, что ни один печат­ный текст не может отразить адекватно устную речь, которая все­гда первична по отношению к речи письменной. Что же касается устной речи, то практически не встречаются случаи адекватного восприятия такой речи. И причины здесь не в различиях на уровне когнитивных или языковых систем,  но в элементарной человече-

114

ской невнимательности, рассеянности, во всевозможных отвле­кающих факторах внешнего и внутреннего свойства. Следователь­но о речи как таковой можно говорить только как о продукте акту­альной речевой деятельности ее субъекта (говорящего-пишущего или слушающего-читающего). А значит, в строгом смысле слова речью является именно процесс внутреннего проговаривания, не­обходимо сопровождающий внешнюю физическую сигнализацию.

Вторая проблема, далеко не всеми лингвистами и семиологами понятая, касается сущности процесса означивания. Ее можно сформулировать следующим образом: "Что же означивается?", "Знаком чего является знак?" Ответ, казалось бы, напрашивается сам собой: "знак - это знак реальной действительности". А если все сказанное - сплошь и рядом одна абстракция, поток чувств, субъек­тивных переживаний и фантазий?

Сказав, что знак обозначает (или означивает?) предметы и яв­ления реальной действительности, мы не только не ответили на вопрос, но и поставили несколько новых: "Что такое действитель­ность?", "До какой степени она реальная?", "Какую реальность за­мещает знак?" и "Есть ли принципиальная разница в процессах оз­начивания и обозначения?". Ответ на первый из этих вопросов це­ликом зависит от методологической гносеологической позиции ис­следователя. Мы уже затрагивали этот вопрос выше, когда речь шла об объекте лингвистического исследования и онтологии смыс­ла. Для человека нет иной действительности, кроме той, которая является объектом его предметной и психомыслительной деятель­ности. О всем том, что не является сферой нашего прошлого, на­стоящего и будущего (т.е. возможного) опыта, мы не только не зна­ем, но и никогда не узнаем. Следовательно, если и есть что-то вне нашего возможного опыта, то это никак не может быть признано действительностью. Степень же реальности действительности на­шего возможного опыта определяется целиком уровнем современ­ного познания объектов нашей предметно-психической деятельно-

115

сти. Совершенно условно мы можем разделить действительность нашего возможного опыта на "реальную" ("объективную") и "ирре­альную" ("субъективную"). Грань, разделяющая эти два вида дей­ствительности, очень зыбка. К несомненно "реальной" действи­тельности можно отнести только физические осязаемые предметы, однако их "реальность" сильно ослабляется тем, что они не явля­ются простыми самотождественными сущностями, "вещами-в-себе", но, во-первых, представляют собой функциональные предметы ("вещи-для-нас"), во-вторых, представляют собой составные сущ­ности (состоят из частей, также являющихся "вещами-для-нас"), в третьих, в онтологическом отношении представляют из себя веще­ственные сущности (являются состоящими из какого-то вещества, материала, отличного от них самих в понятийном отношении). Как видим, нет ни одной "реальной" вещи, которая до определенной степени не была бы детерминирована сознанием познающего ин­дивида. Вернее было бы сказать: мы не знаем ни одной такой ре­альной вещи, знание о которой не было бы замешано на специфи­чески человеческом видении мира, т.е. которая бы не была одно­временно частью нашей картины мира, а следовательно, - не была бы "ирреальной".

Что же замещает знак? Следуя логике функционализма, знак замещает в коммуникативной деятельности элементы человече­ской картины мира, а не собственно элементы самого этого мира. Знак - есть знак понимания, видения мира, знания о мире, знак "субъективной действительности", но такой "субъективной", кото­рая возникает в ходе совместно-человеческой, социально детер­минированной предметно-мыслительной деятельности.

При таком понимании семиотической деятельности совершенно утрачивает свой смысл противопоставление терминов "означива­ние" и "обозначение". Только при релевантности различения мира и картины мира для семиотического процесса эта оппозиция имеет смысл. В нашем же случае мир как таковой, как объективная дей-

116

ствительность, как "в-себе-бытие" совершенно чужд процессу се­миотического замещения, не имеет к этому процессу никакого от­ношения. Поэтому, терминологическая пара "означивание" и "обо­значение" в равной степени могут использоваться для определения отношения знака к объекту семиотического замещения с той лишь разницей, что, в силу деривативно-грамматических причин, русский термин "означивание" более довлеет к использованию в качестве понятия процесса, а термин "обозначение" - в качестве понятия ак­та или результата. Однако в последнем смысле используется тер­мин "знак".

Что означивает такой базисный вербальный знак, как слово, какой именно элемент картины мира он замещает? Мы полагаем, что таким объектом означивания может быть только когнитивное понятие. Дело в том, что история развития человеческой мысли и многочисленные факты расхождений в обыденных (отраженных в языке) и научных представлениях о мире (действительности) убе­дительно свидетельствуют об опосредованности языковой картины мира когнитивной картиной мира, а этой, в свою очередь, сенсор­ной (чувственной) картиной мира. Проще говоря: мы называем не только не предметы и явления действительности, и даже не свои ощущения или восприятия (не данные своих органов чувств), но свои мысли. И, при этом даже не мысли о действительности, но мысли о своих чувствах, ощущениях и представлениях об этой действительности. Именно в этом и состоит суть субъективизма как гносеологической позиции функциональной методологии в языко­знании. Но это только одна сторона функциональной гносеологии. Такое видение процесса познания было бы не только не полным, но и принципиально не отличалось бы от позитивистского, посколь­ку принимало бы только одностороннее направление познаватель­ного и семиотического акта: от предмета к знаку через ощущения, восприятия, представления и когнитивные понятия. Б.Рассел, в от­личие от Юма, совершенно верно полагал, что "хотя ощущение и

117

есть источник познания само по себе, оно не является - в любом обычном смысле - познанием" (Рассел,1957:456). Функциональный же подход тем и отличается от позитивистского, что предполагает образование базисного знания, каковым является когнитивное по­нятие, как функционального отношения полученных в ходе пред­метно-сенсорной деятельности представлений и системы когнитив­ных понятий, сформировавшейся в ходе предметно-коммуникативной мыслительной деятельности. Таким образом, ког­нитивное понятие оказывается следствием столкновения системы понятий, ориентированной на общечеловеческий (национально-этнический) многовековой предшествующий опыт мыслительно-коммуникативной деятельности и фактуальных знаний, полученных в процессе конкретно-личностной жизнедеятельности. Более того, функциональный характер психики-мышления у современного че­ловека распространяется и на немыслительную сферу психической деятельности, в частности, на образование представлений (на­глядных образов), а подчас и чувственных восприятий. А. Бондарко отмечает, что "говоря о мыслительном (понятийном, смысловом, логическом) содержании, мы включаем в это понятие и аффектив­ный (эмоционально-экспрессивный) компонент содержания" (Бон­дарко,1978:4-5). Последнее выражается в том, что цивилизованный человек очень часто видит, слышит, воспринимает на вкус, обоня­нием или осязанием не то, что представляет из себя сам объект с точки зрения инвариантного смысла, а то, что в данный момент ему диктует система когнитивных понятий. Говоря терминами функцио­нальной семиотики, он неверно осуществляет референцию когни­тивного понятия, распространяя понятие на "чужой" объект. Таким образом, все психические образования в большей или меньшей степени представляют из себя функции (двусторонние отношения). Значит, в семиотическом процессе в качестве означаемого языкового знака выступает не его значение и не предмет или явле­ние предметного мира,  но когнитивное понятие (или представле-

118

ние, как в случае с междометиями), а для речевого знака таким оз­начающим является определенная разновидность фактуального смысла, которую пока трудно терминологически определить. Ясно одно, объектами номинации являются не реальные вещи, а понятия нашего сознания, так как "... отношение языковых форм к обозна­чаемым ими материальным действиям опосредуется мыслью, иде­альным отражением этих действий" (Сабощук,1990:126).

В качестве означающего в семиотическом процессе по отноше­нию к инвариантному смыслу (когнитивному понятию или представ­лению) выступает языковой знак в совокупности обеих своих сто­рон - лексического значения и языковой формы, а по отношению к мысли во всех ее фактуально смысловых вариациях - речевой знак, также в совокупности предметно-когнитивного содержания (смыс­ла) и речевой формы. Для определения роли составных вербально­го знака в семиотическом процессе можно использовать термины "эксплицируемое" и "эксплицирующее". Почему именно такая тер­минология?

Слово в языке обозначает и означивает понятие, но (в силу своей социально-коммуникативной ориентации) далеко не полно­стью покрывает его объем, который (из-за предметно-позна­вательной ориентации когнитивных понятий) постоянно изменяет­ся. Значительная часть наших знаний о мире остается невербали-зованной. Зачастую она скрыта не только от наших партнеров по коммуникации, но даже от нас самих. Этим объясняется значитель­но большая способность человека понимать и распознавать, чем созидать и передавать. Однако существует часть объема когнитив­ного понятия, которая вследствие социальной коммуникации ока­зывается вербализованной знаком, т.е. в сознании целой группы индивидов она оказывается связанной с определенной языковой формой. Следовательно, она стала частью языкового знака. При­чем, такой частью, которая присутствует (или, точнее, участвует) в каждом акте  коммуникации,  когда  на базе этого языкового знака

119

образуется речевое произведение. Эта часть когнитивного понятия (т.е. значение языкового знака) и есть эксплицируемая, выражае­мая его часть. Языковая же форма (план выражения знака) экспли­цирует не все когнитивное понятие как таковое, но только эту часть понятия. Поэтому значение знака можно определить в функцио­нальном отношении как "эксплицируемое", а форму знака - как "эксплицирующее". Сходное понимание соотношения значения и когнитивного понятия находим и у А.Бондарко : "... мыслительное и языковое содержание, не будучи тождественными, образуют един­ство" (Бондарко,1978:5). При этом мыслительное содержание мо­жет и вовсе не означиваться или означиваться невербальными средствами. "Мыслительное содержание имеет и такие формы су­ществования, которые являются внеязыковыми, оно может опи­раться и на неязыковые средства выражения, и на сочетание взаи­модействующих языковых и неязыковых средств" (Бондарко,1978:5-6). (Подробнее об этом см. Горелов,Енгалычев,1991). Функцио­нальные отношения в знаке и знака к когнитивному понятию можно выразить в схематической форме (См. табл.2 в Приложении 7)

Изложенное понимание вербализации вполне соответствует сущности семиотических отношений в интерпретации Ч.Огдена и Л.Ричардса (См.Ogden,Richards,1936), известной в лингвистиче­ском мире под названием семиотического треугольника. В углы треугольника помещены Знак (слово) - Мысль (концепт, понятие) -Вещь (референт, предмет действия). Причем связь первого и третьего обозначена пунктиром, что символизирует ее опосредо­ванный мыслью характер. Нам кажется, что схема семиотического замещения Огдена-Ричардса может быть интерпретирована самым различным образом в зависимости от методологического подхода. Так, воспринимая Знак унилатерально можно представить эту схе­му в чисто позитивистском ключе как отношение реального ("дей­ствительного") объекта к реальному физическому сигналу (Знаку) через широко понятое сознание индивида (Мысль). Однако авторы

120

схемы отстаивали вслед за Соссюром собственно психический ха­
рактер языкового знака (Слова). Воспринятая таким образом мо­
дель вербализации становитсядиспропорциональной, поскольку
содержит наряду с двумя психическими сущностями (Мыслью и
Знаком) одну физическую - Вещь. В книге Ч.Огдена и Л.Ричардса
ясно определен этот последний член триады как Референт, т.е. че­
рез функцию, которую он выполняет, а не собственно как физиче­
ский предмет. Поэтому мы полагаем, что третий компонент схемы
так же психичен, как и первые два. Следовательно, функционально
данный семиотический треугольник может и должен быть преобра­
зован в пятичленную структуру, крайние элементы которой выходят
за пределы психики человека, так как представляют из себя физи­
ческие объекты:            когнитивный смысл

[представление о предмете        _ч                       вербальный знак]

предмет                                                    \                                     сигнал

Внутренняя триада данного соотношения и представляет, соб­ственно, семиотический треугольник, но ни объекты т.н. "реальной действительности", ни физические сигналы не являются непосред­ственными участниками семиотической деятельности. Сходную ло­гику рассуждения можно встретить у Л.Новикова, который заменяет триаду Огдена-Ричардса параллелограммом. Естественно, данная схема должна быть конкретизирована отдельно для вербализации инвариантных и фактуальных смыслов. Чаще говорят только о си­туации собственно языковой вербализации, по отношению к кото­рой данная схема должна выглядеть так:

когнитивное понятие

совокупность

представлений о предметах               \       языковой знак