Горских Наталья Александровна
Н.В. ГОГОЛЬ И Ф. СОЛОГУБ: ПОЭТИКА ВЕЩНОГО МИРА
Специальность 10.01.01 -русская литература
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук
Томск - 2002
Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы Томского государственного университета
С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного университета
Диссертационная работа посвящена исследованию поэтики вещного мира поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» и романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» в контексте рецептивной эстетики.
Обшая характеристика работы
Актуальность исследования обусловлена интересом современного литературоведения к вопросам рецептивной поэтики и к исследованию гоголевской традиции в литературе XX века. В контексте этого направления исследовательской мысли можно отметить особое внимание к проблеме вещи в аспекте «антропоцентрической перспективы» (В.Н. Топоров) и национальной картины мира.
Анализу основных свойств и принципов построения единичной вещи, вещного ряда, ментальных функций вещного мира посвящены историко-теортические работы М.М. Бахтина, Ю.Н. Тынянова, А.И. Белецкого, Р. Ингардена, А.П. Чудакова, Ю.М. Лотмана, Р. Барта, В. Шмида, В.Н. Топорова, Н.Р. Скалой, однако можно утверждать, что и теоретическая проблема зарождения и эволюции поэтики вещи, и теоретическая проблема предметного и вещного мира писателя исследованы в недостаточной степени.
Думается, это является одной из немаловажных причин того, что обращение исследователей к проблеме поэтики вещного мира Н.В, Гоголя и, особенно, Ф. Сологуба происходит значительно реже, чем к проблемам их философско-эстетической, мотивной, образной, хронотопической, мифопоэтической, жанровой и др. систем.
К этому времени исследователями различных школ и направлений были сделаны весьма перспективные наблюдения и выводы, касающиеся структуры, функций и основных свойств вещного мира Гоголя. Вещный мирообраз поэмы «Мертвые души» в различных своих аспектах изучался в работах В.В. Розанова, А. Белого, В.В, Гиппиуса, И.Д. Ермакова, В.Ф. Переверзева, Е,С. Добина, А.П. Чудакова, Ю.В. Манна, Ю.М. Лотмана, А. Терца, Л.И. Ереминой, В.Ш. Кривоноса, С.Г. Бочарова, Н.В. Драгомирецкой, А.И. Иваницкого, В.Н. Топорова и др., в которых с тем или иным знаком варьируются идеи об астигматизме гоголевского зрения, о Гоголе как живописце «мелочей», о «мертвых» душах и «живых» вещах, о заполненности («куче») и пустоте пространства, о склонности Гоголя к «гиперболе», к изображению предельных состояний мира и человека и др.
И все же можно говорить о недостаточной степени исследованности вопросов поэтики вещного мира поэмы «Мертвые души» как целого, как единого, динамически развивающегося и вместе с тем внутренне завершенного мира. До сих пор малоисследованными остаются вопросы структуры и принципов построения единичной вещи и вещного ряда гоголевской поэмы. Говоря о творчестве Сологуба, представленном в нашем исследовании романом «Мелкий бес», можно констатировать, что до настоящего времени вопросы организации, многомерных свойств и сущности вещного мира романа Сологуба не были предметом самостоятельного исследования и ограничивались отдельными наблюдениями.
В целом же в современном литературоведении проблема рецептивной соотнесенности концепта вещи и вещного мирообраза поэмы Гоголя «Мергвые души» и романа Сологуба «Мелкий бес» затрагивалась только в самых общих её аспектах: исследователи отмечают несомненное сходство романа «Мелкий бес» с поэмой Гоголя в форме, в архитектонике, в стиле, в чрезвычайном внимании Сологуба к вещам и мелким подробностям (М.М. Бахтин), в созданной автором-символистом системе двойничества, в актуализации оппозиций жизнь/смерть, телесно-вещественное/духовно-личностное, в приемах и принципах создания «опредмеченного» человека и «одушевленной» вещи (Л.В. Евдокимова. Е.А. Виноградова, О.В. Иванова).
Однако, несмотря на достаточное количество обращений исследовательской мысли к заявленной проблеме, она до сих пор не структурирована, не развернута в целостный анализ и далека от полного решения, поэтому нуждается в более детальном и более систематическом изучении с позиций рецептивной эстетики.
Таким образом, актуальность работы определяется попыткой обозначить семантический потенциал и специфику построения концепта вещи как объекта исторической поэтики и как способа миромоделирования «внутренней» реальности поэмы Гоголя «Мертвые души» и её рецептивной модели в литературе Серебряного века, в частности в романе Сологуба «Мелкий бес».
Материал исследования: поэма Н.В. Гоголя «Мертвые души» и роман Ф. Сологуба «Мелкий бес», их эстетические статьи, а также критико-философское наследие литературы Серебряного века.
Предметом исследования является стиль и образ вещного мира поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» и романа Ф. Сологуба «Мелкий бес», т.к. вещный мир несет в произведении миромоделирующую функцию, позволяет выявить универсальные представления писателя о бытии и человеке, своеобразие воплощения автором национальной картины мира.
Целью работы является исследование типологической соотнесенности вещного мирообраза поэмы Гоголя «Мертвые души» и романа Сологуба «Мелкий бес» с учетом диалектики схождения/расхождения значимых элементов в контексте поиска символистской прозой своего особого стиля и нового языка.
Для достижения поставленной цели возникла необходимость в решении следующих конкретных задач:
1) выявить своеобразие стиля, категории вещи и образа вещного мира поэмы Гоголя «Мергвые души», во-первых, в контексте поиска символистов и представителей других литературных направлений эпохи Серебряного века и, во-вторых, в контексте символистской поэтики «всеединства» вещей, духовно-личностного, жизни и Бытия:
2) определить основные модусы истолкований гоголевского стиля и смыслопорождающей структуры вещного мирообраза поэмы «Мертвые души» в литературно-критических статьях символистов и близких к ним представителей этой эпохи для уяснения концептуальных принципов символистской критики;
3) раскрыть роль концепта вещи в формировании национальной картины мира в контексте «большого времени» и характер взаимодействия вещественного и духовного;
4) проанализировать основные свойства и принципы построения единичной вещи, структуру и потенции смысла вещного ряда, пространственную организацию и ментальные функции вещного мира в поэме Гоголя «Мертвые души» и в романе Сологуба «Мелкий бес» в соотношении со значимыми элементами их эстетики и поэтики;
5) обозначить точки схождения и расхождения в осмыслении вещи и вещного мира в поэтической системе Гоголя и Сологуба.
Предмет и пели исследования обусловливают методологические принципы данной работы, в основе которых - многоаспектный подход к осмыслению темы, вызванный проблемным разнообразием исходного материала и обусловивший использование метода историко-типологического и сопоставительного анализа, что позволило описывать изучаемые явления с точки зрения единства смыслообразующих процессов.
Научная новизна работы определяется тем, что проблема «Н.В. Гоголь и Ф. Сологуб» впервые представлена как динамичная система взаимоотношения художников двух разных эпох, а также многоуровневым характером проблемы.
Она состоит, во-первых, в том, что в ней впервые рассмотрена проблема основных структурно-смысловых принципов стилевой системы поэмы Гоголя «Мертвые души» (важнейшим из которых является принцип всеобъемлющего синтетизма) в контексте эволюции основных направлений русской литературы конца XIX - начала XX века.
Во-вторых, в диссертации выявлена специфика концепта вещи как способа миромоделирования «внутренней» реальности произведения на материале вещной картины мира поэмы Гоголя «Мертвые души» и романа Сологуба «Мелкий бес».
В-третьих, художественный мир поэмы Гоголя проанализирован с точки зрения авторской установки на создание национального эпоса и обозначена его рецептивная модель в литературе Серебряного века.
В-четвертых, исследована проблема «иронического познания» символистом Сологубом философски-эстетической и стилевой традиций Гоголя как знаковой фигуры русской классической литературы и обнаружены потенции внутреннего взаимодействия их стилеобразующих принципов.
В-пятых, поставлена малоизученная в современном литературоведении проблема механизма организации, многомерных свойств и смысловой содержательности вещного мирообраза романа Сологуба «Мелкий бес» а аспекте национальной (гоголевской) традиции.
Все .)го позволяет судить о соотношении хуложественпых миров Гоголя и Сологуба с новых позиций.
Теоретическая[значимость проведенного исследования заключается в том, что оно углубляет представления о поэтике прозы Гоголя и Сологуба и о значимости гоголевской традиции для последующего развития русской
литературы.
Практическая значимость: Содержащиеся в диссертационном исследовании наблюдения могут быть использованы при чтении вузовских курсов по истории русской литературы XIX и XX веков, а также спецкурсов и спецсеминаров. Сделанные в работе выводы открывают перспективы для дальнейших исследований, посвященных творчеству Гоголя и Сологуба и проблемам рецептивной эстетики.
Дпробадия^ работы. Основные положения диссертации изложены в виде докладов на Региональной научных конференции студентов, аспирантов и молодых ученых филологических специальностей (Томск, 2001); на Юбилейных конференциях, посвященных 100-летию ТГПУ и 70-летию филологического факультета ТГПУ (Томск, 2000); на научной конференции студентов, аспирантов, преподавателе й-филологов Новокузнецкого пединститута (Новокузнецк, 2001); на X Международной научной конференции «Проблемы литературных жанров» (Томск, 2001); на Всероссийской междисциплинарной школе молодых ученых «Картина мира. Язык. Философия. Наука» (Томск, 2001), на Всероссийской научной конференции «Сюжет и мотив» (Новосибирск, 1998); на заседании кафедры русской литературы (Томск, 2002). Содержание работы отражено в четырех опубликованных статьях и двух, находящихся в печати.
.Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы, включающего 291 наименование.
Содержание работы
Во введении обосновывается актуальность исследуемых проблем, определяется объект изучения, формулируются цели, задачи и методологическая основа работы, дается краткая история вопроса, отмечается новизна работы, её теоретическая и практическая значимость, излагаются положения, выносимые на защиту.
В первой главе «Вещный мир Гоголя в эстетическом и стилистическом самоопределении русской литературы конца XIX - начала XX века» рассматриваются вопросы, связанные с выделением основных свойств стилевой модели поэмы Гоголя «Мертвые души», прежде всего, «вещеориентированности» как её существенной особенности, имеющих принципиальное значение для развития национального эпоса и создания «синтетического» стиля и нового языка всех направлений литературы Серебряного века. Глава включает четыре раздела.
В разделе L1- представлена краткая история развития и сущность возникшего в искусстве конца XIX - начала XX века «синтетического» стиля эпохи и в этом контексте освещается специфика освоения стилевых доминант поэмы Гоголя «Мертвые души» ведущими художественными направлениями этого времени.
Символистская («теургическая», «мистериальная» или «соборная») версия синтеза искусств обращена истоками к романтической традиции, к нравственно-эстетической традиции русской культуры XIX века и являет собой,
7
возможно, один из самых показательных примеров оригинальности «русского» полхода к синтезу искусств, поскольку эпоха символистов становится эпохой синтеза не только различных видов искусства, не чолько синтеза литературы с философией, религией и этикой, но и эпохой поиска жанрового синтеза, наконец, эпохой «полистадиальности» (Г.Д. Гачев). В силу своей «вторичности» модерн является стилем стилей, рефлексией по поводу прочих стилей и сплошной разрастающейся цитатой из классического наследия.
Среди всех творческих индивидуальностей, к которым обращались поэты нового времени в поисках основы своего стиля центральной стала личность Н.В. Гоголя, именно его имя явилось отражением субстанции русской жизни, воплощением живой традиции литературы, и русская культура начала XX века акцентировала различные грани содержания и формы поэмы «Мертвые души. Наряду с этим происходи! актуализация существенного принципа гоголевской художественной антропологии: соотношения и противоречия вещественного, телесного и духовного, человечески-личностного, во-первых, части и целого, во-вторых.
Натуралисты, как и Гоголь в поэме «Мертвые души», умножали вещественную плотность изображаемого мира, но в отличие от гоголевской, их вещь вместо сакральной символики и субъективного переживания обрастает контекстом атрибутивно-знаковых функций.
Гоголь в своей поэме очень точно определяет идею вещей, актуализировавшуюся у писателей-романтиков и реалистов начала XX века: включаясь в общественную практику, вещи становятся сгустком отношений между людьми и в этой своей функции способны приобретать символический характер. Эта идея Гоголя, как и многие другие, оказалась очень близка акмеистам, в творчестве которых вещь, как и у автора «Мертвых душ», вовлечена в движение, посредством которого совершается лирическое исследование души человека. Вещь часто демонстрирует процесс разрыва человека на «внешнего» и «внутреннего», в результате чего приобретает способность его дублировать и замещать. Кроме того, вещный мир, пропущенный как через сознание героя, так и через сознание автора, остается в лирике акмеистов не искаженным, а в поэме Гоголя эта «демоническая» связь человека и вещи приводит к определенной деформации вещей, что и позволяет исследователям говорить о деформирующем угле зрения автора.
Поиски футуристами нового содержания и новой формы выражения, стремление сообщить смыслу свойство вещи, произвести экспансию творчества в быт, близость их художественной системы к эстетике и поэтике барокко очень тесно сближают представителей этого направления с гоголевской стилевой традицией (приемы контраста, гротеска и гиперболы, «огражений» и противопоставлений). Для футуристов гоголевская поэма значима еще одной своей гранью - вещи и человек в поэме способны превращаться или из одного состояния в другое, противоположное, или друг в друга, способны надевать маски. Но если для поэтов футуризма элементы быта заряжались смыслом в отношении к общепринятой норме, то для Гоголя, как впоследствии и для
поэтов символизма, - в отношении к инобытию, к универсальным представлениям человека о морали, о добре и зле, о бытии.
В разделе 2.2. анализируются основные позиции критики символистов и близких к ним художников стиля и вещного мирообраза поэмы Гоголя.
Среди всех русских художников самым близким к себе символисты возвестили Н.В. Гоголя, личность и творчество которого превращаются в объект сознательного мифотворчества. Общее направление этой новой трактовки гоголевского стиля, образа вещного мира указано К.Н. Леонтьевым и, в большей степени, В.В. Розановым.
Одним из главных мотивов антигоголевской критики Розанова явилось утверждение Гоголя как «формального гения», изобразителя предметов и явлений не в их действительности, а в их пределе, и на этом основании критик рассматривает его творчество как сплетение двух форм стиля, двух художественных начал: сочетание «бесконечного лиризма» и «мертвой ткани» натуралистического «воскового языка». Несмотря на то, что Розанов проницательно отметил некоторые существеннейшие свойства стиля Гоголя (гротескный характер, динамичность, подвижность вещного мира и неподвижность мира людей), его конечные выводы о специфике стиля поэмы «Мертвые души» крайне субъективны и окрашены отрицательной коннотацией. Именно у Розанова возникает характерная для последующих символистских «мифов» о Гоголе раздвоенность: объективное описание стилистических явлений и философское или религиозное прикрепление их к соответствующим психологическим свойствам личности писателя. Но символисты, принимая «всего» Гоголя, но «своего» Гоголя, в отличие от него, взяли на себя миссию сохранения духовных и поэтических традиций русской классической литературы.
Программной для пафоса всей символистской критики становится статья В. Брюсова «Испепеленный», где, в отличие от Розанова, Мережковского, предметом рассмотрения критика становится определяющая черта стиля писателя - риторика гиперболизации - черта, которая, видится критиком-символистом и как главная черта личности писателя. «Гиперболизм», «испепеленность» суждений свойственны и статье другого символиста -Эллиса, где критик, проницательно указывая на зооморфизм как один из существенных принципов организации художественного мира поэмы, определяет его как «музей», «зверинец», «арену цирка», отказывая Гоголю в той патетике, том возвышенном, «бесконечном» лиризме, которые, как одну из стилевых доминант поэмы, отмечают и Розанов, и Блок, и Белый, и Сологуб.
Интересна в связи с этим концепция гоголевского стиля и творчества А. Блока, поскольку, несмотря на наличие в ней общего для всех символистов образа Гоголя-колдуна и Гоголя-«тайны», одной из важнейших её идей становится идея синтеза, которую осуществил в своем творчестве писатель-классик, и идея «интимной» связи Гоголя с Россией.
На общем фоне символистских истолкований личности и творчества Гоголя особенно значительно обращение к Гоголю в критической прозе
А. Белого. Романовское определение автора «Мертвых душ» как «гения формы» Белый связывает с особым ритмом души писателя, а выявление аналогий между искусством Гоголя и барочной традицией определило главные составляющие концепции Белого. Важнейшим проявлением барочности гоголевского стиля представляется Белому синкретичность, с барокко же связывает критик и образ вещного мира поэмы «Мертвые души», проницательно отмечая многие существенные его черты.
Одна из особенностей символистской критики образа Гоголя, обусловленная их теоретическим постулатом о преобладании в художественном творчестве интуитивного начала, самым тесным образом сближает их с одним их самых значительных исследователей личности и творчества Гоголя И.Ф. Анненским. Оспаривая позицию Розанова, Анненский не ставит Гоголя вне основного реалистического русла развития русской литературы и приходит к выводу, что за внешними формами произведений Гоголя нужно видеть особый синтетический путь постижения человеческой души.1 По мысли Анненского, основная доминанта стиля Гоголя - погруженность в вещественность, телесность наряду со стремлением к личностному, духовному, идеальному -определяет все в творчестве Гоголя: и эстетик)', и систему образов, и идейный мир, и свойства пространства, и стиль, и язык. Подобные суждения составляют суть критики А. Ремизова и Е. Замятина.
Раздел 1.3. посвящен проблеме взаимодействия основных идей философско-эстетических концепций Гоголя и Сологуба.
Исходя из анализа философско-эстетических принципов самого Сологуба, изложенных им в статьях разных лет (поскольку доля его критических работ о Гоголе невелика), можно сделать вывод, что говорить о прямом и непосредственном влиянии философии Гоголя на бытийно-философскую концепцию Сологуба вряд ли уместно. Разность философско-религиозных установок Гоголя и Сологуба касается категорий души, жизни, смерти и обусловлена, несомненно, разностью культурных парадигм и онтологических систем: оригинальная модель мироздания Сологуба сформирована на пересечении христианства и других религиозно-философских и мистических учений этого времени.
Бытийно-философская концепция Сологуба метафизична, и это определяет основную направленность её идей, философские же идеи Гоголя по своей сути историчны: двойственность мира мыслится им в логике перехода от одного к другому. Если Гоголь, критикуя сущее, искал в нем самом силу для спасения, то Сологуб предлагал «повысить бытие» с помощью мечты и творческой энергии избранной сильной личности. Кроме того, у Гоголя путь возрождения человека связан с общим поступательным и целенаправленным путем нации, России, а у Сологуба идея внутреннего преобразования человека связана с утверждением своего индивидуального творческого «я», с мифологемой «возвращения
1 Подробный анализ критических этюдов И.Ф. Анненского о Гоголе представлен в монофафии Л.А. Сугай «Гоголь и символисты». М., !999. 376 с.
10
внутрь».
Эти установки свидетельствуют о различии природы лиризма и эпического у Гоголя и Сологуба. Для автора поэмы «Мертвые души» лирическое переживание является скорбью о потерянном смысле всей национальной жизни, а не только утверждением несовершенства индивидуальной психологии персонажа либо отрицанием злого, враждебного бытия. В символистском романе Сологуба доминирование суггестивного лиризма вызывает трансформацию эпического аспекта. Если мир гоголевской поэмы разомкнут, открыт, является отражением сознания и психологии всей нации и поэтому универсален и всеобъемлющ, то эпическое в романе Сологуба внутренне замкнуто в себе, эпические картины и символы воспринимаются как символы психологической реальности (неомифологизм). Сологуб, трансформируя в духе общих для всего символизма художественных задач эстетическую модель Гоголя, все же непосредственным образом соприкасается с ней, что и является исходной посылкой для интертекстуальных, интеркультурньгх связей.
В разделе 1.4. рассматривается специфика метода и стиля романа Сологуба «Мелкий бес» в контексте гоголевской традиции.
Журнальная критика с появлением романа приняла его в русло реалистической русской литературы XIX века, отнеся к явлениям по преимуществу социально-критическим. Однако уже в это время существовала иная точка зрения на роман Сологуба. Например, Р.В. Иванов-Разум ник, А. Белый, И. Анненский, Е. Замятин делают вывод о том, что Сологуб создает новую форму романа, «сочетав в нем быт и вечность», в истоках которой лежит гоголевская традиция.
А. Белый, анализируя стиль «Мелкого беса», постоянно акцентирует: «не без Гоголя», «поворот к гоголизму», «ход на Гоголя, минуя Толстого и Достоевского».1 Причиной стилевой переклички, по мнению критика, становится своеобразие творческого метода двух художников: реализм Гоголя насыщен и натурализмом, и романтизмом, и символизмом, а символизм Сологуба «онатурален» до быта, до предмета, до пыли.
Особо интересна в ряду исследований точка зрения Е. Замятина, писателя, близкого по стилю и мироощущению символистам. Он вполне справедливо ставит Сологуба в ряд близких ему но стилю и миропостижению писателей: Гоголя, Свифта, Мольера и Франса. Имя Гоголя знаково в ряду европейских сатириков, поскольку, считает Замятин, из «русских прозаиков секрет «сплава» «каменнейшего, тяжелейшего быта»" и фантастики, давно уже известного европейским мастерам, «по-настоящему знают может быть только двое: Гоголь и Сологуб»/ Источником синтетизма в современном искусстве
1 Белый А- Гоголь и Сологуб. В кн.: Белый А. Мастерство Гоголя. М.. 1996. С. 311,314.
Замятин Е. Белая любовь. В кн.: Замятии Е. Я боюсь, М.. 1999. С. 133
Там же. С. 134.
11
Замятин видит творчество Гоголя.
В современном литературоведении существует несколько точек зрения на проблему метода романа Сологуба, связь которого с конкретным жизненным материалом так велика, что Е. Старикова даже считает роман «сделанным на путях реализма и средствами реализма». В отличие от нее, В. Ерофеев, С.Л. Ильев, В .А. Келдыш рассматривают «Мелкий бес» как пограничное произведение между реализмом и модернизмом, как роман «двойного кодирования». З.Г. Минц, Л. Силард интерпретируют его как символистский. А. Пайман считает, что в «Мелком бесе» найдено «равновесие между мрачной, неотвязной мечтой и четко увиденной жизненной реальностью».1 Справедливость выводов исследователей подтверждают статьи самого Сологуба, где раскрывается суть метода («символический реализм»), к созданию которого он стремится - «сочетание единичного и всеобщего, сиюминутного и вечного, земли и неба».
Исходя из концепции Сологуба и принимая во внимание точки зрения различных исследователей, можно утверждать, что роман «Мелкий бес» по своей форме полистилистичен, т.е. представляет синтез разных стилевых пластов, сложно между собой взаимодействующих.
М.М. Бахтин совершенно справедливо отметил, что «отличительной особенностью «Мелкого беса» является сходство с Гоголем и в форме, и в архитектонике, и в стиле».2 К гоголевским чертам на уровне стиля он относит прежде всего пристальное внимание Сологуба к вещам и мелким подробностям и то, что реальность в его произведениях тале легко и естественно сменяется призрачностью, сверхреальностью, фантастичностью. Именно в поэме Гоголя, а затем и в романе Сологуба система вещных метафор и метонимий становится главным стилевым приемом, а сама вещь приобретает значение темы.
Во второй главе «Вещь как способ художественного миромоделирования в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души» и в романе Ф-Сологуба «Мелкий бес» предметом рассмотрения становится структурно-смысловая организация образа вещного мира в художественном пространстве произведений. Глава включает восемь разделов.
Раздел 2.1. связан с рассмотрением концепта вещи в перспективе исторической поэтики.
Особенности характера «предметовидения» (А.П. Чудаков) важны для уяснения всех остальных структурообразующих принципов поэтики и эстетики того или иного автора. В качестве первоначальной минимальной единицы как эмпирического, так и соответственно авторской картины мира, предлагается
1 Пайман А. История русского символизма. М., 1998. С. 270.
~ Бахтин М.М. Лекции об А. Белом, Ф. Сологубе, А. Блоке. С. Есенине //
Диалог. Карнавал. Хронотоп. М.; 1993. №2-3. С. 147.
12
считать «вещную отдельность», единичный предмет/ предстающие в художественной реальности в двуединстве: как элемент творимого, «объективного» мира и как носитель субъективных интенций творца этого мира. Способы создания вещи посредством авторской эмоции могут быть различны: простейшим является изображение вещи при её овнешнении непосредственно выраженной авторской эмоции или мысли; более сложным способом, меняющим масштаб и перспективу, является изображение вещи с точки зрения удаленной всеохватности или приближенно-пристального рассмотрения; передача вещи с позиции «остранения»; наконец, изображение вещи в значении символа.
Разность (эпизодичность или насыщенность) в заполнении вещными образами объема пространства художественного произведения позволила современному исследователю в ходе анализа литературы XIX века разграничить их и обозначить как сущностный и формоориентированный.2 Нам же важно то, что есть писатели, которые, по мнению этого исследователя, совмещают в своем творчестве оба этих типа. К таким писателям и относится Гоголь.
Нужно заметить, что подобного рода исследования касаются предмета, вещи в их целостности, совокупности. Относительно же уровня их структуры, их составляющих в историко-литературных работах имеются лишь редкие, разрозненные замечания. В рамках нашего исследования важно учитывать то, что важнейшие принципы изображения предмета, вещи функционируют в виде нескольких конкретных оппозиций, а также возможны способы организации вещного ряда, многомерные свойства отдельной веши, функционирование вещи в пространстве текста и в сюжете.
Раздел _2.2. посвящен определению смысловых и структурных особенностей категории вещи в поэме Гоголя и в романе Сологуба.
Вещь в поэме Гоголя, как и в романе Сологуба, выступает одновременно членом нескольких рядов: знакового (вещь - знак человека, среды, эпохи, человеческого бытия), характерологического (отражена «интимная» связь человека с вешью с разными ценностными координатами), сюжетно-комнозиционного (вещь может стать субъектом сюжета, влияющим на его развитие), эмоционального. Кроме того, у Гоголя вещь образует ряд живописный, а у Сологуба ко всем перечисленным функциональным рядам прибавляется еще один, очень существенный, позволяющий трактовать его роман как символистский: вещная деталь не только многофункциональна, но и обладает множеством ассоциаций.
Для стиля Гоголя характерно сочетание разных способов описания вещи, но зачастую вещь, «переполняющая» пространство поэмы, передается не через масштабные, крупные детали, а посредством нагнетания мелких подробностей.
' Чудаков А.П. О способах создания художественного предмета в русской
классической литературной традиции // Классика и современность. М, 1991. С.
164.
2 Чудаков А.П. Слово - вещь -мир. М., 1992. С. 47.
что имеет своей целью создать целое, синтез. Характерной чертой гоголевского вещного видения является равнораспространенность внимания автора на разномасштабные вещи одновременно с позиции удаленной всеохватности и приближенно-пристального рассмотрения. Наличие «сюжета мелочей» определяет, во-первых, структуру гоголевского вещного мира, состоящую из основного вещного ядра и расширяющейся сферы (АЛ, Чудаков), носящую в себе интригу всеохватности, а во-вторых, вещь через сюжет берет на себя функцию самовыражения персонажа, поскольку, будучи предельно овнешненным, его «Я» не способно выстраивать внутренний мир.
Стиль Сологуба в области изображения отличается не только эпизодичностью вхождения вещи в ткань художественного произведения, но и изображением её чаще всего через выразительную деталь, подробность, которая, как и у Гоголя, выделяя сущность явления, становится деталью-символом, но которая, в отличие от «нереальной» в своем обличий вещи Гоголя, чаще всего оказываются типичной, близкой к своему реальному прототипу. Кроме того, значимыми для уяснения характера вещного видения Сологуба являются лаконичность описаний вещного окружения персонажа, сюжет романа (где вещная реальность колеблется и расплывается) и авторская позиция «остранения».
Принципиальное различие сущности вещи и структурно-смысловых принципов вещного мира поэмы Гоголя и романа Сологуба обусловлено, думается, жанровой спецификой произведений и связанной с ней авторской позицией, а также природой смеха с его модификациями. Жанровое своеобразие поэмы «Мертвые души», заключающееся в отчетливой ориентации Гоголя на создание синтеза различных жанровых формантов, актуализация схемы сатирического романа, с его позицией дегероизации и активной авторской позицией осмеяния, которая у Гоголя одновременно является позицией созидания художественной целостности принципиально иного типа, а также мировоззренческая сущность смеха синтетичного по своей сути обусловили и специфику вещного мирообраза поэмы: во-первых, способность к духовному преображению жизни, к спасению от всепоглощающей телесности и безликой пустоты заложены в самом вещном мире, во всей его материальной плотности и конкретности; во-вторых, смех демонстрирует ситуацию подмены человека вещью, механизмом не только с целью развенчания смерти, претендующей на жизнь (именно такую функцию выполняет смех в романе Сологуба), но и с целью увидеть многообразие во внешней механистичности, «живую» жизнь во всей её полноте.
Сологуб в изображении вещного мира ориентируется на гоголевскую сатирическую традицию, но, в отличие от Гоголя, авторская позиция Сологуба направлена только на разрушение изображаемой системы ценностей, дискредитацию «низкой» данности героев и определяется прежде всего принципами иронической модальности, где позиция автора является «позицией уединенного сознания», «внутренней непричастности иронического «я»
14
внешнему бытию...»1 Осмысление Сологубом гоголевской жанровой традиции с присущей ей диалектикой соотношения и острейшим противоречием эпического, романного и лирического, иронического шло по пути реализации тех жанровых формантов, что образуют романную картину мира, связанную с идеей отрицания несовершенства быта, человека и бытия, с отражением окончательного процесса распада вещных и духовных форм.
В разделе 2.3. рассматривается специфика вещного мира Гоголя и Сологуба в контексте мифопоэтической традиции.
Обращенность писателей к мифу, освоение вещи мифопоэтическим сознанием предполагают большой диапазон интерпретаций связи между объектами, логику переходов в границах бинарных оппозиций, в силу чего функционирование вещного ряда становится уникальным для каждого художественного текста.
Одним из важнейших свойств вещного мира Гоголя и Сологуба, определяющим близость их художественной вещи к мифологической, является то, что единичность (тотем) равна множественности (составляющим его клана). Гоголь в поэме постоянно подчеркивает сходство хозяина и его дома, вещей, являющихся его редупликацией и представляющих собой некую систему объединения человеческого и вещного мира под знаком определенного тотема, некую единую «человечески-вещную» субстанцию, отраженную, помимо прочего, и в сценах купли — продажи вещей (крестьян), где автором раскрывается суть универсальных способов вещной торговли со времени её возникновения и до времени создания поэмы «Мертвые души».
Даря или продавая Чичикову свою вещь после совместной трапезы, помещики приобщают его к своему клану, некоторым образом превращая его в тотем путем передачи частей самих себя. Попыткой приобщиться к тотемам-хозяевам, клану Власти становятся и эпизоды посещения чиновников («душ умерших») Передоновым в романе Сологуба «Мелкий бес». Желание приобщиться к тотему посредством трапезы или приобретения какой-либо из его частей (эпизод расправы озверевшей толпы на маскараде с Пыльниковым-гейшей) в романе Сологуба становится показателем стремления персонажей к изменению, к обновлению своего статуса, чуждого духовному.
Вешные ряды поэмы «Мертвые души» и романа «Мелкий бес» становятся показателем специфики миропостижения Гоголя и Сологуба. В отличие от вещных рядов, созданных Гоголем из массы вещей, сочетающих в себе свойства необычного и тривиального (с преобладанием вес же необычного), которые коррелируют с персонажем, подчеркивая его обычность и, одновременно, выделяя его индивидуальность, вещные ряды в романе Сологуба выстроены путем перечисления мало индивидуализированных, гомогенных вещей, репрезентирующих однотипность, неразличимость персонажей.
Тюпа В.И. Аналитика художественного. Введение в литературоведческий анализ. М., 2001. С. 168.
15
Мифологический мир строится по принципу дополненное™, соотнесенности «всех» и «каждого», подобным же образом выстраивают свои художественные миры Гоголь и Сологуб, но этому миру не свойственно единство, он распадается, естественные связи и взаимоотношения нарушаются. Одним из примеров единства и распада, взаимоотражения «всех» в «каждом» и наоборот является гоголевская структура интерьера и личных вещей помещиков: с одной стороны, каждый интерьер выписан по образу и подобию своего хозяина, с другой стороны, вещи одного помещика находят свой аналогу другого. Мифологический принцип синкретизма, очень существенный для поэмы Гоголя «Мертвые души», реализуется в романе Сологуба через эйдетическое строение однотипных образов, рисующих те многообразные облики, на которые дробится мир, обнаруживая за внешним разнообразием единую бесовскую сущность.
Идея соответствий, подобий, взаимной сцепленности всех вещей и явлений мира, лежащая в основе как романа «Мелкий бес», так и поэмы «Мертвые души», и переданная с помощью приема повтора, удвоения также связана с мифопоэтической традицией.
В разделе, 2 А. рассматривается один из основных принципов поэтики и эстетики Гоголя и Сологуба - принцип двойничества.
Мирозиждетельная гоголевская категория двойничества опирается не только на мифопоэтическую, барочную или романтическую традиции, но является отражением самой природы национального сознания, тяготеющего к бинарным оппозициям и дуальным моделям. Философскую категорию двойничества Гоголя, видевшего во взаимодействии частей цуги создания целого, Сологуб, несомненно, трансформирует, подчеркивая либо принципиальное неслияние частей, либо их полную тождественность.
Воплощенный в структуре романа закон двойничества иллюстрирует один из важнейших философских принципов Сологуба, согласно которому «мир здешний» лишь замена, «личина», за которой скрывается «лик» мира «истинного», идеального. В тексте романа Сологуба выстраивается система «двойных двойников», которую можно охарактеризовать как некую концентрическую сферу: в центре первого круга находится образ Передонова, являющийся двойником всех остальных персонажей по причине общего набора устойчивых нравственных черт (ту же модель мы видим и в поэме Гоголя); этот круг образует модель второго, в который он включается как основа новой системы двойничества: Передонов -• призрак (княгиня, недотыкомка-«вещь»). Всеобъемлющим двойником всего романного мира Сологуба становится недотыкомка - «пыль», «хтонкческое» существо, вещь и человек-оборотень одновременно. Все многообразие вешей-двойников своих хозяев поэмного мира Гоголя Сологуб заменяет лишь инвариантом «всех», одним универсальным, всеобъемлющим образом-символом «человечески-вещной» субстанции. Система «двойничества вдвойне», созданная Сологубом, как и единая система взаимоотражения «всего во всем» Гоголя, стирает грани между миром людей и
16
миром вещей, миром ирреального, и происходит уравнивание оппозиции человек - ожившая вещь, «пыль», хтоническос существо.
Гоголевская мифология связана с утверждением глубинного родства человека и «вещества», его таинственной связи с «хтоническим», землей. Дома гоголевских помещиков подвижны, мебель и люди, находящиеся в них (к примеру, слуги), являются продолжением тела отца-хозяина, подобны ему. Появление Чичикова из «ниоткуда)) и исчезновение в «никуда», скупка им мертвых душ позволяют говорить о наличии в тексте поэмы оппозиции «человек - химера», который становится эпическим двойником «всех» и «каждого» в физическом пространстве мира (А.И. Иваницкий). Это этически уравнивает всех персонажей как в поэме Гоголя, так и в романе Сологуба, и доказывает всеобщий «демонизм» жизни.
Но если у Гоголя есть стремление к сопряжению хаоса с порядком, к некоей гармонии, то в романе Сологуба, во-первых, преобладает эффект распада жизни, неумолимого движения её к концу, а во-вторых, мифологическая трехчленная система мира трансформируется таким образом, что в отсутствии верхнего мира (Бога) средний мир (людей) и нижний мир (демонических существ) как бы накладываются друг на друга и моделируются посредством материализации в художественной ткани произведения метафор-фразеологизмов и паремий о черте.
В «бесовском» мире двойников, мертвых душ и живых вещей легко обознаться читателю и персонажу, принять одно за другое. Тема «принятия за другого» актуализирована на всех уровнях как поэмы «Мертвые души», так и романа «Мелкий бес», одной из основных идей которого становится идея жизни - подмены (связанная прежде всего с образом Передонова).
В разделе 2.5. анализируется суть принципа зооморфизма в поэме «Мертвые души» и в романе «Мелкий бес».
Подтверждением типологического сходства мировосприятия Гоголя с мифологическим и барочным становится отражение в поэме «дурной» реальности в форме нерасчлененного вещного, человеческого и животного как промежуточной формы между ними. Поэмный прием зооморфизма как показатель бездуховности и диффузии различных начал в человеке и мире превращается в романе Сологуба в важнейшую стилистическую доминанту. И по мнению Гоголя, и по мнению Сологуба, причина дегуманизации человека - в замыкании его в пределах животного существования. Но гоголевская вера в совершенствование, преображение человека и бытия подорвана у Сологуба идеей о том. что глубинной основой мира является гибельное демоническое безобразие, уродство.
Одним из лейтмотивов романа, объединяющим всех персонажей в единое целое, становится лейтмотив скотства. В отличие от Гоголя, чьи персонажи е поэме ассоциативно вызывают образ того или иного животного и чье сходство с тем или иным животным выражено путем сравнения или иносказательно, Сологуб прямо и открыто, не делая различий между персонажами в их сходстве с каким-то определенным животным (за исключением Володина), объединяет
17
их под общим родовым именованием: «скотина». Кроме того, ко всем персонажам Сологуб прилагает еще одно, соответствующее сути их характера и поведения, определение: «свинья», а самой отчетливой зооморфностью (в глазах Передонова) обладает Володин.
Возможность оборотничества, близость к тому или иному животному существует у каждого персонажа романа, более того, существует возможность процесса доволлощения животного до человека. Квинтэссенцией всеобщего оборотничества, обезличивания (в пределе - до потери пола) становится образ Саши Пыльникова, что позволяет Сологубу, равно как и Гоголю, раскрыть суть оборотничества: потеря лица, потеря человеческого в человеке, двойная его сущность с преобладанием «животного», нетворческого начала.
Раздел 2.6, освещает специфику основных форм взаимодействия человека и вещи в поэме Гоголя и в романе Сологуба.
Гоголь показывает читателю различные варианты взаимоотношения человека и принадлежащих ему вещей, различные типы миропостроения, которые можно объединить в два основных. Первый - вещь, доступная персонажу только своим «вещественным» слоем и никак не связанная с «человеческим», духовным, тем самым отчужденная от человека. Этот же принцип в романе Сологуба является одним из основных: персонажи не видят сцепления двух сфер, их связь с вещами обессмыслена, бесцельна и внутренне чревата распадом. Однако если Гоголю важно было изобразить «духовное» пространство помещиков на фоне действующих, обладающих индивидуальным обликом, необыкновенных вещей, то Сологубу важно подчеркнуть уравненность живого с неживым: прозаичной, типичной и обезличенной вещи и однотипных, обезличенных персонажей.
Сологуб в описании городских чиновников соблюдает параллельность гоголевским помещикам не только на уровне поведения героев, портретных примет, но и на уровне сходства вещных рядов, им принадлежащих и свидетельствующих об их внутреннем облике. Так, в образе Скучаева прослеживаются черты Ноздрева и Собакевича, в образе Авиновицкого - черты Собакевича и Плюшкина, в образе Кириллова - черты Манилова.
Гоголь открывает несколько способов взаимоотношения человека с вещным миром: от страстного поклонения до невнимания и безразличия к вещам обиходным, близких человеку в том, что отражают перед ним его судьбу, символически перелагают на себя его собственную заброшенность. Поэтому вторым принципом, определяющим суть возможных взаимоотношений человека и веши, становится отображение автором стремления, попытки персонажа найти в вещи жизненную опору, позитивную основу живого, желание обрести Дом, укоренить себя в пространстве. Гоголь, исходя из своего замысла, лишает поэму персонажа с таким отчетливо прорисованным положительным комплексом. Но через судьбу двух, явно выделенных из всех остальных (Чичиков и Плюшкин), автор показывает такую возможность, до конца не осознавая этого сам.
Совсем иной, противоположный гоголевскому, принцип определяет
18
еще одну форму взаимодействия человека и вещи в романе Сологуба, который можно определить как «тотальную враждебность» (Е.А. Виноградова) всего мира и, в частности, мира вещей к человеку, и наоборот. Олицетворением этого принципа в романе становится образ Передонова, который, подозревая вещи в том, что они скрывают за своим внешним обликом доносчиков, шпионов, соглядатаев, наделяет их внутренними качествами, родственными своим. Его попытки остановить распад, прочувствовать истинную сущность вещей оборачивается еще большим распадом и хаосом, тем самым в романе Сологуба воспроизводится несостоявшийся диалог: вещь-двойник, вещь поруганная, действуя, начинает мстить человеку, разрушая его духовно и физически.
В разделе 2.7. рассматриваются приемы и способы создания единой «человечески-вещной» субстанции в поэме Гоголя и в романе Сологуба.
При всем очевидном сходстве стилистических приемов и способов (важнейшим из которых является метафорическое олицетворение), несомненна разница в создании Гоголем и Сологубом атмосферы «живого» вещного мира: во-первых, языковая структура «Мелкого беса» лишена той избыточной метафористичности, что свойственна поэме «Мертвые души», а во-вторых, само-движение вещи в романе происходит на уровне ненормального сознания героя. Кроме того, общий для художественного мира двух авторов прием метонимии и гротескный лейтмотив кукольиости и механистичности служат в поэме Гоголя средством создания образов с двойственной семантикой («ни жив ни мертв»), тогда как в романе Сологуба они создают единый образ «мертвого» мира.
Герои в романе «Мелкий бес» теряют индивидуальность уже на этапе имянаречения, являющегося кодом, раскрывающим жизненный путь, социальное положение, поведенческие характеристики или функцию персонажа. Называние вещей именем (прежде всего вещей-крестьян) — чисто гоголевский прием, где они перенесенные из плоскости вещной в человеческую, становятся символами: воплощают в себе сущность лица, более того, приобретают свою внешность, психологию, язык.
Тенденция к олицетворению вещи и одновременно к овеществлению человека проявляется в поэме Гоголя и в романе Сологуба за счет немаловажного для общей концепции произведений приема сокрытия лица, внутреннего облика одеждой. Отождествляясь с человеком, одежда была знаком его возрастного, полового, социального статуса, более того, в определенных ритуальных ситуациях могла заменять его (Л.В. 1гвдокимова) и даже превращать одного человека в др>гого (девочку в мальчика, Володина в Передонова, «бабу» в Плюшкина). Сологуб, акцентируя в своем романе гоголевскую идею о соотношении в человеке «видимости» и «существа», проводит отчетливую границу между «кажимостью» и «сущностью», а основой всех персонажей романа становится определение «тело без души». В результате использования Гоголем и Сологубом приема фикции, мимикрии человека под вещь рождается развернутая метафора овеществленной души, отчужденной от своего носителя.
Раздел 2.8. посвящен анализу проблемы функционирования вещи в
19
пространстве поэмы Гоголя и романа Сологуба.
За изображением вещей и предметов, в окружении которых действуют персонажи текстов, возникает система пространственных отношений, структура топоса. В отличие от историософской концепции Гоголя, согласно которой вещь в поэме получает возможность отражать антропоцентрический потенциал человека, историю как антропологическое пространств, мир, внешняя среда и человек в концепции автора-символиста представляют собой контаминацию черт, обусловленных извечной мировой дисгармонией, распадом связей времен, природного, вещного, человеческого и божественного.
Особенностью пространства поэмы Гоголя мифопоэтического по своей сути является отграничение пространства, заполненного «слабыми» и «сильными» вещами по некоторому подобию порядка, от не-пространства (пустоты). Сологуб в романе «Мелкий бес» в отсутствии многочисленности вещей моделирует принципиально иной образ пространства преимущественно мира «мертвых», «слабых» вещей, дезорганизованного хаоса. В этом пустом духовно пространстве и Чичиков, и Передонов не укоренены, лишены дома, поэтому ими движет стремление найти в этой отчужденной от человека жизни свое место, «означиться»: для Чичикова - это свой дом, своя хозяйка, свои дети, для Передонова - это еще и своя должность, получение которой он связывает с изменениями как в своем эмоциональном мире, так и в окружающем его пространстве.
Гоголь в своей поэме, как и Сологуб в своем романе, особое место уделяет провинциальному городу как модели жизни, топосу Дома, основу образа которого составляет его материально-семантическое равенство миру. В поэме и романе происходит дискредитация идеи существующего в реальном пространстве Дома, отпавшего от ценностной духовной вертикали и ставшего, по сути, лишь материей жизни человека (его телом). Па этом основании Дом как духовное жилище превращается в Антидом, где обессмысливаются духовные связи человека с вещной, предметной микросредой.
Несмотря на структурно-смысловое сходство образа Дома в поэме и в романе, автор «Мертвых душ», согласно своей историософской концепции, философско-религиозным убеждениям, эстетической задаче и авторской позиции, существенно расширяет масштаб этого образа. Придав концепту Дома онтологический статус, Гоголь переводит его в значение Дома Божьего, Церкви как конечной цели душевного человеческого домостроительства. Сологуб в романе «Мелкий бес» актуализирует только «отрицательную» модель гоголевской антропологии, модель же «спасения» выстраивается им в принципиально иной смысловой парадигме: надежда на «воскресение» замыкается у автора-символиста в границах солипсической теории своего «Я».
В заключении подводятся основные итоги исследования;
1. Демонстрация автором «Мертвых душ» вещи как «живой образ-модели», как единицы универсального, целостного переживания, её амбивалентной природы и мистической сущности, сопряжения слова, вещи и символа, «интимной» связи человека и вещи, духовного и телесного задает
20
искусству Серебряного века определенный угол зрения на изображаемую реальность и, соответственно, формирует картину вещного мира в произведениях художников-символистов и художников других направлений этого времени.
2. Роман Сологуба «Мелкий бес», созданный на основе синтеза двух традиций - реализма и символизма - теснейшим образом связан с бытом. действительностью, вещным миром, где вещь, как и у Гоголя, становится темой, поэтому анализ основных свойств и принципов построения единичной вещи, структуры и смысла вещного ряда, ментальных функций вещного мира позволяют глубже проникнуть в гоголевскую традицию и её" символистскую рецепцию.
3. При всей разности философско-религиозных установок Гоголя и Сологуба и некоторых поэтологических категорий несомненно типологическое сходство их моделей мирового устройства (с оппозициями верх/низ с вариантами положительного/отрицательного, земного/небесного, райского/адского, с хронотопической оппозицией замкнутое/открытое и ценностно-смысловой: идеальное/материальное), их эстетических и стилистических моделей («окликнутость» человека вещью, рассмотрение этой связи посредством мифоноэтических категорий и схем, зооморфизм, система двойничества, использование приемов метафоры, метонимии, сравнения, наделения вещи именем, сокрытия лица одеждой и др.)
Работа завершается изложением перспектив дальнейшего изучения поставленной проблемы.
Основные положения работы отражены в следующих публикациях:
1. Горских Н.А. Жанрово-стилевые аспекты восприятия творчества Н.В. Гоголя символистами // Проблемы литературных жанров. Материалы VIII научной межвузовской конференции. Томск, Изд-во ТГУ, 1996. С. 70 - 72.
2. Горских Н.А. Н.В. Гоголь в философско-эстетической концепции Ф. Сологуба (к постановке проблемы) // Русская литература в современном культурном пространстве: Материалы юбилейных конференций, посвященных 100-летию ТГПУ и 70-летию филологического факультета ТГПУ. Томск: Изд-во ТГПУ, 2000. С. 28- 31.
3. Горских Н.А. Некоторые аспекты функционирования вещи в художественном мире Н.В. Гоголя и Ф. Сологуба // Картина мира. Язык. Философия. Наука: Доклады участников всероссийской междисциплинарной школы молодых ученых. Томск: Издание ТГУ, 2001. С. 118-121.
4. Горских Н.А. Некоторые особенности функционирования категории вещи в мифе и в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души» // Сборник научных работ, посвященных Ученому, Мастеру, Учителю. Новокузнецк: Издание НГПИ, 2001, С. 61 -70.
5. Горских Н.А. Функция вещи в художественном пространстве в поэме Гоголя «Мертвые души» и в романе Сологуба «Мелкий бес» (к постановке проблемы) // Проблемы литературных жанров: Материалы X Меж ду народ но и научной конференции. Томск: Издание ТГУ (в печати).
6. Горских Н.А. Специфика вещного мира в поэме Н,В. Гоголя
2.
«Мертвые души» и в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес»: к проблеме авторской позиции (в печати).